Он был хорошим отцом, собранным и последовательным, в отличие от его собственного отца. Но Бараку пришлось кое-чем пожертвовать. Он стал родителем как политик. Его избиратели и их потребности всегда были рядом с нашими.

Немного больно осознавать, что он приблизился к тому, чтобы иметь больше свободы и больше времени, как раз когда дочери начали нас покидать.

Но мы должны были их отпустить. Будущее принадлежало им, как и должно быть.

В конце июля я попала на самолете в сильную грозу. Нас швыряло вверх и вниз на подлете к Филадельфии, где я собиралась выступить в последний раз на съезде Демократической партии. Эта была, возможно, самая сильная турбулентность в моей жизни. Кэролайн Адлер Моралес, моя глубоко беременная директриса по коммуникациям, волновалась, что из-за стресса у нее могут начаться преждевременные роды, Мелисса – которая боялась летать даже при нормальных условиях – что есть мочи визжала в своем кресле, а я могла думать только об одном: Просто пусть мы приземлимся вовремя, чтобы я успела порепетировать. Да, я уже давно освоилась на самых больших сценах, но мне по-прежнему требовалось время для подготовки.

Еще в 2008 году, когда Барак впервые баллотировался в президенты, я повторяла и переповторяла речь для съезда, пока не убедилась, что выучила наизусть вплоть до запятых и расставлю их даже во сне. Отчасти так получилось потому, что прежде я никогда не выступала в прямом эфире, а отчасти потому, что ставки были высоки. Я выходила на сцену после того, как меня демонизировали в СМИ, назвав злобной черной женщиной, которая не любит свою страну. Речь позволила мне очеловечить себя, представить, кто я такая, своими словами, разгромив карикатуры и стереотипы. Четыре года спустя, на съезде в Шарлотте, штат Северная Каролина, я честно рассказала, что я увидела в Бараке во время первого срока. Он оставался тем же принципиальным человеком, за которого я вышла замуж, и я поняла, что «президентство не меняет тебя; оно показывает, кто ты есть».

На этот раз я выступала в поддержку Хиллари Клинтон, которая была оппоненткой Барака на безжалостном праймериз 2008 года, а потом стала его верным и эффективным госсекретарем. Я никогда так не болела за кандидатов, как за своего мужа, поэтому мне непросто агитировать за других. Когда дело доходило до публичного обсуждения чего-либо или кого-либо в политической сфере, я придерживалась собственного кодекса чести: говори только то, во что безоговорочно веришь и что чувствуешь.

Мы приземлились в Филадельфии, и я помчалась в конференц-центр, оставалось достаточно времени, чтобы переодеться и дважды пробежаться по речи. Затем я вышла и сказала о том, что я знала и во что верила. Я говорила о том, что боялась воспитывать наших дочерей в Белом доме, и о том, как я горжусь умными молодыми женщинами, которыми они стали. Я призналась, что доверяю Хиллари, потому что она понимает требования к президенту и у нее хватает лидерских качеств, ведь она не менее квалифицирована, чем любой кандидат в истории. И я указала, что сейчас перед страной стоит сложный выбор.

С самого детства я считала, что выступать против буллеров не менее важно, чем не опускаться до их уровня. Проясню: теперь мы боролись против буллера, который среди прочего унижал меньшинства и выражал презрение к военнопленным, бросал вызов достоинству нашей страны практически каждым своим высказыванием. Я хотела, чтобы американцы поняли: слова имеют значение – язык ненависти, который они слышат по телевизору, не отражает истинного духа нашей страны, и мы можем голосовать против него. Я хотела воззвать к достоинству – к мысли о том, что мы как нация должны оставаться верны устоям, которых придерживалась моя семья на протяжении многих поколений. Именно достоинство помогало нам справляться с трудностями. Сделать выбор в его пользу не всегда легко, но люди, которых я уважала больше всего в жизни, делали его снова и снова, каждый день. Мы с Бараком пытались жить согласно девизу, который я озвучила в тот вечер со сцены: Когда они опускаются, мы поднимаемся.

Два месяца спустя, всего за несколько недель до выборов, в прессе всплыло видео Дональда Трампа в момент неосторожности. В 2005 году он похвастался телеведущему сексуальным насилием над женщинами, выражаясь при этом настолько непристойно и вульгарно, что СМИ даже затруднялись его цитировать, не нарушая установленные правила приличия. В конце концов журналисты просто решили их отбросить, чтобы дать кандидату высказаться.

Услышав запись, я не поверила своим ушам. И тем не менее в шутливо-агрессивной мужской манере Трампа было что-то до боли знакомое. Я могу причинить тебе боль и выйти сухим из воды. Это выражение ненависти, которую обычно скрывали в приличной компании, но которая все еще жила в сердцевине нашего якобы просвещенного общества. Эту ненависть понимали и принимали достаточно, чтобы кто-то вроде Дональда Трампа мог себе ее позволить. Каждая из знакомых мне женщин распознала бы ее. Каждый, кого когда-либо заставляли чувствовать себя «чужим», распознал бы ее. Это именно то, от чего многие из нас надеялись оградить наших детей, – но, вероятно, безуспешно. Доминирование, даже его угроза, является формой дегуманизации. Это самый отвратительный вид власти.

Я вспыхнула от ярости. Я должна была выступить на предвыборном митинге в поддержку Хиллари на следующей неделе, но вместо того, чтобы расписывать ее преимущества и компетентность, чувствовала себя обязанной обратиться к словам Трампа – и противопоставить им свои.

Я писала черновик речи, сидя в больничной палате Уолтера Рида, где маме делали операцию на спине. Мысли скакали. Меня уже много раз осмеивали, мне угрожали, меня унижали за то, что я черная женщина, которая высказывает свое мнение. Я слышала насмешки над своим телом, буквально над размером пространства, которое я занимаю в этом мире. Я видела, как Дональд Трамп преследовал Хиллари Клинтон во время дебатов, ходил за ней, пока она говорила, и вставал слишком близко, пытаясь вытеснить ее присутствие своим. Я могу причинить тебе боль и выйти сухим из воды. Женщины всю жизнь терпят унижения: свист, ощупывания, насилие, подавление. Это вредит нам. Истощает силы. Некоторые раны настолько малы, что их почти не видно. Другие – огромные и зияющие – оставляют шрамы, которые никогда не заживут. Но в любом случае они накапливаются. Мы носим их повсюду: в школу и на работу, домой, к детям, в храм. Они с нами в любое время, когда мы пытаемся чего-то достичь.

Комментарии Трампа нанесли мне очередную рану. Я не могла позволить его посланию набирать силу. Работая с Сарой Гурвиц, искусным спичрайтером, которая была со мной с 2008 года, я облекла свою ярость в слова, а затем – когда мама оправилась от операции – произнесла их в Манчестере, штат Нью-Гемпшир. Выступив перед энергичной толпой, я ясно выразила свои чувства.

– Это ненормально, – сказала я. – Это не обычная политика. Это позор. Это недопустимо.

Я выразила свою ярость и страх, а также веру в то, что американцы действительно поняли, между чем они выбирают. Я вложила всю душу в эту речь.

Я полетела обратно в Вашингтон, молясь, чтобы меня услышали.

Поздней осенью мы с Бараком начали планировать январский переезд в новый дом. Мы решили остаться в Вашингтоне, чтобы Саша закончила среднюю школу в «Сидуэлл». Малия в то время была в Южной Америке в своем годичном отпуске перед началом учебы, наслаждалась свободой быть так далеко от политических страстей, как только можно. Я умоляла сотрудников в Восточном крыле закончить работу на сильной ноте, даже несмотря на то что им нужно подыскивать новую работу, а битва между Хиллари Клинтон и Дональдом Трампом с каждым днем становилась все интенсивнее и все больше отвлекала от дел.